Небо качалось над головой. Карнистир закрывал и открывал глаза, небо продолжало качаться. Его куда-то везли. Кроме неба, он ничего не видел. В иных мороках, которые ему насылали, была только мешанина света и теней. Так и тут. Яркий свет и какие-то блеклые тени.
Он давно перестал различать прошлое и настоящее, забыл, что происходило после чего. Должно быть, его тащат в плен. Он проведет там много лет, его прикуют к скале, а потом случится обвал и он погибнет. Правда, в тот раз, когда его тащили в Ангбанд, не было этого огненного светила. Или было. Непонятно.
Обвал он помнил хорошо. Гроза, молнии, потоки дождя. Грохот и гул, от которого раскалывался камень, а потом весь огромный пласт базальта, к которому его приковали, поехал вниз, по дороге разлетаясь на части. Да, должно быть, после этого он выжить не мог.
Прочее вспоминалось смутно. Вспышки огня в темноте. Он по-собачьи лакает дождевую воду из выбоинки в камнее. Зарывается в гнилую солому, чтобы согреться. Боль. Хриплые крики - его собственные. Насмешки, уговоры, побои. Побег. Второй побег. Третий побег. Потом его оставили скованным на склонах Тангородрима. В ясную погоду он мог видеть, как блестят воды Митрима. Тогда он много думал о воде. Холодной, ласковой, сладкой воде. Мечтал, чтобы Эру создал его рыбой.
В какой-то момент он почему-то долго шел, не разбирая дороги, почти наощупь. Голова болела, даже те свет и тени, что он мог различить, плыли перед глазами. Затем его поймали и повезли. Погрузили в оцепенение, и он больше не мог отбиваться. Говорили не на поганом орочьем наречии - на квэнья. Карнистир не понимал, почему. Целый отряд майар по его душу, и все хотели быть понятыми?.. Но он слишком много спал, чтобы думать об этом.
Однажды он проснулся, лежа на ровном и устойчивом, и понял, что его довезли.

Кто-то прикоснулся к его шее, потом ко лбу. Прикосновения были легкими. Знакомыми. Прикосновение целителя. Карнистира передернуло от воспоминания о целителях Моргота, и он выдал, что не спит. Впрочем, что толку выдавать или не выдавать себя мороку.
Этот морок был узнаваем. В прежних всегда находилась ложь. Тот, кто был в них, двигался иначе. Смотрел не так, как должен. Пил и ел не так, как Карнистир помнил. Со временем он научился всматриваться и понимать, где на этот раз ошибся наводивший видение. Но сегодня мог бы поклясться, что у него за спиной стоит Аннамирэ.
Это пугало. Где он ошибся? В какой момент отказался от аванирэ и позволил вызнать, какой она была? Что еще позволил вызнать? Что в его памяти осталось прежним после этого, а что изменилось? Карнистир запутался в собственных мыслях и запретил себе думать, как запрещал уже много раз. Это уже никак не отменить. Время размышлять будет, когда его вернут на скалу.

Черная тень пронеслась через комнату - Карнистир успел увидеть ее краем глаза - и обрушилась на него, снесла, пахнуло псиной. Волк? Карнистир вцепился ему в горло, но сжал только шерсть, слишком длинную и густую. Волк придавил его, обозначил укус в шею, хотя клыки не вонзил. Карнистир пытался выбраться из-под него, но прижатая к полу больная рука не пускала, да и в здоровой сил было немного. И тут волк по-щенячьи взвизгнул, мазнул лапой по его волосам и бросился вылизывать лицо.
Это вообще был не волк, это был его пес. Рауко. Он безжалостно топтался по Карнистиру, восторженно похрюкивал и тыкал его мокрым холодным носом. Совсем как раньше.
Карнистир застонал. Морок стал слишком живым и начал сводить его с ума. Раньше его отрезвляла боль - если оковы слишком врезались в тело или острый камень разрезал кожу, - и тогда морок бледнел, сквозь него проступала явь. Сейчас его хорошенько приложило об пол, запястье разламывало на части, пес безжалостно давил когтистой лапой на живот - но боль отказалась что-то прояснять. Он оставался в проклятой комнате.
- Зато твой пес любит тебя по-прежнему, - сказали над ним голосом Аннамирэ. - Рауко... Рауко, перестань. Ты его обслюнявишь.
Собаку оттащили. Карнистир дополз до кровати, сел, привалившись к ней. С силой ударил перевязанной рукой об пол, взвыл. Боль разлилась от кончиков пальцев до локтя, и это снова не помогло. Он подтянул руку к груди и замер так, не зная, что делать.
Женщина, похожая на Аннамирэ, приблизилась к ниму и протянула руку.
- Позволь помочь тебе подняться, Лордкарнистир. Ты должен вернуться в постель. Пожалуйста.
Лордкарнистир, в одно слово. Как в день их знакомства, когда на просто Карнистира не соглашалась она, а на лорда - он. Смешное имя, которое слышал только Рауко. Моргот не мог о нем знать. Никто не мог о нем знать, только Аннамирэ.
Карнистир понял, что все-таки сошел с ума. Теперь его крепость штурмовали и снаружи, и изнутри разом, и она вот-вот собиралась развалиться. Поверить, что он спасся, и ошибиться было хуже, чем умереть. Притвориться, что поверил, и поиграть с Морготом? Ему не хватит выдержки. Никогда не хватало. Ему и на то, чтобы не разговаривать с мороком, уже не хватало. И все-таки он ответил так же, как в тот день:
- Если бы меня звали Лордкарнистир, я бы так и сказал.

Чужая рука вытерла ему слезы очень знакомым движением. Карнистир зажмурился крепче. Это были не первые его слезы, какие могла видеть Аннамирэ. И не первые, какие мог видеть Моргот. Здесь он никого не мог удивить.
Она заговорила, и сразу привиделся Форменос, холодный северный ветер, бодрящий горный воздух, сосны на склонах, как Аннамирэ куталась в меха, пока он плавал в озере с темной ледяной водой. В Форменосе он пришел в гневе и обиде, а покидал его ведомый жаждой мести. Но в том коротком промежутке был счастлив и беспечен. И действительно делал Аннамирэ кольца, раз в год даже его невеликих талантов на это хватало. Фехтовал и охотился, охотился и фехтовал, объезжал лошадей... И действительно сложил для Аннамирэ нелепую, бездарную песенку, какую мог бы сложить ребенок с едва зарождающимся ламатьявэ. Ему казалось ужасно смешным петь эту чушь каждый раз на новый лад, хотя потом он умолял Аннамирэ никогда никому не говорить, насколько плохие стихи слагает четвертый сын Феанаро...
Мысль об этой песенке пронзила насквозь, и он захлебнулся рыданиями. Никогда не думал, что умеет так рыдать. Но одно простое воспоминание вывернуло его наизнанку, ткнуло лицом во все, что он потерял, напомнило, как дорого ему это все было. Карнистир попытался закрыть лицо, но шевелить больной рукой было слишком больно, и в конце концов он просто зажал себе рот, пока не сбежался кто-нибудь еще.

Аннамирэ смочила полотенце отваром - или настоем, он забыл - мяты, начала отирать ему лицо. Карнистир не возражал. Аннамирэ оставалась спокойной, словно ничего особенного не случилось. Он попытался найти в ее лице хоть что-то кроме этого спокойствия, но не был уверен, что нашел, и от этого было не по себе. Что сделало ее такой, горе или равнодушие?
Гроза. Да, была гроза. Потом обвал. Камень раскололся ровно там, где крепились разомкнутые дуги браслетов и ошейника, и его бросило вперед и вниз. А за его спиной все рушилось и грохотало. Потом - вот теперь вспомнилось - он ударился затылком и почти потерял зрение. Наощупь выгребся из груды щебня, которой был засыпан, наощупь пошел, повинуясь смутному чувству направления... Потом его поймали. Но он думал, что это орки или майар Моргота.
- Почему на южном берегу? - спросил он. - Мы стояли на северном. Я помню... Почему ты ушла на южный? Поесть... можно.
Сколько времени он не ел? И не пил? Казалось, что все последние годы. Голод и жажда мучили его, но не убивали. И не убивали, и не убивали. Карнистир еще раз посмотрел на себя. Примерно так выглядели иссохшие трупы иных пленников.
Он дождался, пока Аннамирэ принесет ему еду.
- Почему я не умер?

Все были живы. Только Турукано лишился жены, а Итариллэ - матери. Он тоже мог потерять жену, если бы все-таки двинулись тем путем. Это как будто снимало с его совести частичку груза.
Аннамирэ была жива и крошила хлеб в бульон. На ней были тонкие светлые перчатки, и крошки хлеба ненадолго прилипали к ним.
Когда руки ей забинтовали и она сама не могла ничего сделать, Карнистир никого не подпускал к ней - было страшно кому-то ее доверить, пока она беспомощна. Сам расчесывал и заплетал ей волосы, сам помогал умыться и одеться, застегивал и завязывал все, что полагалось застегнуть и завязать. Думал, рано или поздно она оттает. Аннамирэ повторяла: пришли ко мне слуг. Карнистир огрызался: у тебя есть муж, - но через десяток дней не выдержал ее холодности и упорства, пинком разбил прикроватную скамеечку и ушел. И с тех пор не возвращался в свой шатер - оставил его Аннамирэ, поселился с дружиной. То немногое, что ему требовалось, позже забрали верные. Так он и не увидел, как зажило то, что было под бинтами, но успел застать время, когда бинты сменились на перчатки. Тогда он думал, что позже не понадобятся и перчатки.
- Сможешь есть сам?
Карнистир все-таки сел, оперся спиной о изголовье. Потянулся за ложкой. Взял неловко, но удержал. Вкус бульона заставил его на мгновение закрыть глаза от неожиданности. Но больше ничего не случилось. Первую за несколько лет еду его желудок принял. Карнистир зачерпнул кусочек хлеба и проглотил тоже. Ничего не случилось и на этот раз. Карнистир заставил себя съесть еще несколько ложек, а потом показалось, что он заполнен этим бульоном уже весь.
- Отвык есть. Прости.
Этого слова он не произносил с тех пор, как покинул Тирион. Заменял его чем угодно - "а что мне оставалось", "ну я же не хотел", "да ладно тебе". Сейчас оно выскочило само.

Аннамирэ молча сняла перчатки, протянула обе руки ладонями вверх. Она не сняла обручальное кольцо - впрочем, его он нащупал еще через перчатку. Карнистир взял обе ее руки в свою, пальцем поглаживал ладони, чувствуя давние, уже гладкие рубцы от ожогов. Шрамы не казались ему такими уж страшными, чтобы их нужно было прятать. Он видел гораздо, гораздо хуже. Позже он уговорит ее снять эти дурацкие перчатки и снова носить кольца. Два десятка и пять - его работы.
Потом Аннамирэ высвободила одну руку, отпила воды и заговорила, и от ее слов Карнистир замер, как замирал, заслышав близкий обвал - свою вероятную смерть. И смерть его не замечала. Сейчас же у него было ощущение, что обвал приостановился и тоже затаился.
Аннамирэ говорила о том, что он только что думал. Только он думал об этом со страхом и надеждой обмануться, а она говорила устало и печально. Его страхи были ее жизнью. Карнистир разжал пальцы, позволяя ей отнять и вторую руку, если хочет.
Ответ он придумывал долго.
- Мы были врозь дольше, чем вместе, - сказал наконец. - Вряд ли можно считать, что я прожил эти тридцать лет. А ты прожила и стала еще старше меня. Так что тебе и решать, кого мне в тебе видеть или искать. Или не искать никого.
В конце концов, он так ничего и не дал ей, кроме одного изгнания за другим, горя и позора. Она же сделала для него достаточно. Без воспоминаний о Форменосе он сошел бы с ума, ушел бы в Чертоги Намо по доброй воле или разбил бы себе голову об камень. А может, и нет. Но все равно это была бесценная помощь.
Пожалуй, можно было бы заплакать и здесь, но Карнистир уже истратил все слезы на много лет вперед. И силы - на ближайшую пару дней.

Аннамирэ отдернулась быстро, словно от огня, ее рука упала на постель с тихим звуком. Или это был гребень. Карнистир не обернулся, только перевел взгляд с одного участка стены на другой. В комнате становилось все светлее, и он больше не мог скрываться в темноте. Окно было слишком близко. До того, как снова стемнеет, придут братья, чтобы выслушать его рассказ. В дурных снах он снова и снова видел лежащего у его ног брата, и только потом понимал, что это не Майтимо. Это Тьелкормо. Или Амбарусса. Или Макалаурэ. И не мог заснуть несколько дней.
- Верховному королю нолдор нечего делать на службе у врага, - произнесла Аннамирэ.
А в следующее мгновение перегнулась через него, поцеловала его руку и сразу же вторую. Прядь ее волос скользнула по плечу. Карнистир задохнулся, вслепую схватился за ее платье, пытаясь удержать это подобие объятия, призрак прежней близости.
Многие годы он знал, что Ангбанд изменил его, изменил его разум - не в ту сторону, которую эльдар Амана могли считать благой. И надежда, что его поймут, была даже призрачнее надежды обрести свободу. Он думал, что его выслушают - и может быть, со временем свыкнутся. Как свыклись с Альквалондэ, как свыклись с сожжением кораблей... 
- Он не был твоим братом, Морьо. А Макалаурэ не ждал ни тебя, ни его. Только Моринготто. Я скажу, что Моринготто не явится к нему в облике брата.
Все еще не выпуская платье, Карнистир повернулся так, чтобы видеть ее лицо.
- Я боялся, ты скажешь, что он явился в моем облике.

Аннамирэ смотрела на него с безжалостностью целителя, которая всегда ему нравилось. Не притворялась, будто слышит его прежний голос и видит его прежнее лицо. Даже если бы он попросил, не стала бы притворяться. Это было хорошо. Карнистир не хотел, чтобы его сейчас жалели.
Аннамирэ проверила, не покалечил ли он руку снова - но видимо, чтобы калечиться, надо было набрать хоть сколько-то сил. Он просто лишний раз сделал себе больно. Аннамирэ укутала его одеялом и сказала:
- Надеюсь, скоро. Морьо, мне будет легче, если ты снимешь аванирэ.
Под одеялом Карнистир скомкал простыню.
Это было неизбежно. За то время, что они провели на берегах Митрима, из Ангамандо вернулись трое. И каждому из них велели открыться для осанвэ. Целители говорили с ними, целители пытались излечить их фэа, а без того все двери в лагере были бы для их закрыты. И двое прошли через это и излечились, а третий, чья фэа была слишком поражена, так и остался неприкаянным. С ним были добры, но не поручали важного дела, он жил при целительской и помогал растить целебные травы. Карнистир представил себе такую участь - пожалуй, он предпочел бы изгнание.
Теперь ему предстояло то, чего он ждал от других, и нельзя было отказаться. Но сама мысль о том, чтобы снять аванирэ, вызывала ужас, как если бы ему предложили содрать с себя кожу. Аванирэ приросло к нему не менее крепко.
- Сейчас?

Аннамирэ снова принялась его расчесывать, терпеливо и спокойно, как будто это дело не казалось ей безнадежным. Карнистир склонил голову, чтобы ей было удобнее. Совсем как раньше, в окрестностях Форменоса - он разжег костер над закопанными в землю куропатками, и теперь валяется в ожидании трапезы, а Аннамирэ тормошит его, что-то поправляя, и от нее пахнет травами. Теперь он узнал запах - ромашка и душица.
- Я могу подождать, Морьо. И придумаю, что им сказать. Не это главное.
Он склонил голову еще ниже, обозначая, что понял. Главным действительно было не это. Главным было то, что он должен в одиночку придумать единственный, безошибочный способ отличить морок от яви. И не опровергнуть его в приступе подозрительности.
- Скажи им как есть. Я помню, что мы делаем с теми, кто избегает осанвэ.
Постепенно он привыкал к размеренным движениям гребня. Порой волосы цеплялись за его зубцы, но это было не настолько больно, чтобы замечать. Уж если они удержались на его голове на Тангородриме - и даже изрядно отросли за то время, - расческа им никак не повредит. Особенно в руках Аннамирэ. У него было смутное ощущение, что она приручает его, как животное. Может, даже накладывает чары. Если он не принимает за действие чар то, что раньше приходило и так, - спокойствие от того, что Аннамирэ рядом.
- Дай мне зеркало, - сказал Карнистир, вспомнив, что давно не видел свое лицо. - У тебя есть?

Аннамирэ тоже пошутила про Макалаурэ. Карнистир ведь так и не спросил, как ей жилось все это время. Когда все знали, что они разошлись не добром и после этого даже жить бок о бок не смогли.
- Не все твои верные ушли под руку старшего брата, - сказала она уже серьезно. - И хоть он нолдоран теперь, многие захотят вернуться. Ты будешь среди своих.
Карнистир качнул головой.
- Суть не в том, чтобы я был среди своих верных. Суть в том, чтобы я был среди тех, кто успеет заподозрить меня в измене.
Он не пожалел Майтимо, Макалаурэ не пожалеет его. Все так, как должно быть... Так он думал в Ангамандо, так, должно быть, будет думать еще долго. Если не всегда.
Макалаурэ и так был слишком добр, приставив к нему Аннамирэ. Даже если среди целителей ей не было равных. При этом он рисковал ее жизнью. Карнистир даже не знал, что ему сказать по такому случаю.
Аннамирэ отвела его пальцы от лица, пока он щупал клеймо на лбу. Пытался понять, сохранило ли оно все еще форму или затерлось. Чашка с водой показать этого не могла - слишком размытым было отражение. Карнистир посмотрел себе в глаза. Увиденное было приемлемо. Он боялся увидеть там унижение и обреченность, а может быть, что и похуже. Но чашка смотрела на него злобно и угрюмо и явственно хотела перегрызть ему глотку. Да, он чувствовал себя похоже.
- Я их сведу, - мягко произнесла жена. - Будешь снова красивым.
Карнистир понял смысл ее слов только через несколько мгновений. Улыбнулся. Вспомнил, что улыбается теперь, морща нос и скаля зубы, и виновато глянул на Аннамирэ.
- Я постараюсь.

- О предательстве, Морьо. Хватит говорить о предательстве.
Снова стало темно - Аннамирэ опустила занавеси. Но в щель между ними потянуло ветерком. Карнистир любил ветер, особенно летом. Лето еще не наступило, но уже надвигалось. Наверное, он мог бы поговорить и об этом. О рассветах и закатах, которые любил, о ночном холоде и дневной жаре... Он вытянул здоровую руку так, чтобы ветерок сквозил между пальцами.
- Ты лежишь на моей кровати, - сказала Аннамирэ. - Не беспокойся, мне принесут другую.
Карнистир подвинулся к стене. Кровать здесь была узкая, а он и на большой-то всегда занимал почти все место... но с тех пор изрядно, как она теперь говорила, усох.
- И сколько времени они уже ее несут? Приляг. Я не буду мешать.
Скорее всего, она откажется. Он обидится и расстроится. Она велит спать. Он уснет. И на этом закончится время, когда можно только спрашивать и ничего не решать. Когда проснется, придет время решать и делать. Это Карнистир знал, но всегда попадал в одну и ту же ловушку - обещал невыполнимое, настаивал на невозможном, просил о том, чего ему не дадут. Видимо, с этим ничего нельзя было поделать.

Аннамирэ неровно дышала рядом, Карнистир чувствовал - дрожь на выдохе, дрожь на вдохе. Словно она хотела заплакать, но сдерживалась. Он не знал, что с этим делать. В иные времена сел бы рядом и обнял, и она бы плакала, и ей бы стало легче. А теперь боялся, что только сделает хуже. В нем было слишком много... Ангамандо, чтобы его объятия могли принести какое-то утешение.
Аннамирэ дышала так же неровно, и он изводился от жалости и от нежности, но притворялся спящим. В темнице он думал - оказаться на свободе и чтобы она была рядом. Тогда он будет владеть всем и ничего больше не захочет. Ну да, как же. Чтобы он - и чего-то не хотел.
Аннамирэ натянула на него одеяло до груди, уложила поверх его сломанную руку. Стало жарко, но он решил не спорить.
- Ладно, - сказала она немного в нос. - Постарайся не крутиться.
Она все еще боролась со слезами и так и не надела перчатки. Карнистир вдруг разозлился на все, что не дает им быть самими собой. Его заставляет лежать смирно и молчать, ее - не плакать, когда хочется. Он открыл глаза.
Аннамирэ все еще наклонялась над ним. Карнистир поднял руку, потянулся к ее лицу, отвел выбившиеся из косы пряди. Долго заправлял их за уши - медленно, настолько бережно, насколько мог. Провел кончиками пальцев по ее щеке, пригладил бровь, коснулся ресниц. Раньше он делал так, когда они просыпались. С ворчанием удостоверивался, что она осязаема...
Никаких новых жестов он придумать не мог, но точно помнил, что этот - выражает любовь.